 |
| В Никишино. За два часа до первого артобстрела |
В мирной жизни — кабельщик, в АТО он освоил специальности СПГшника (противотанковый гранатомет, пушка-безоткатка), потом оператора ПТУР «Фагот». Но специальность не пригодилась — воевал пехотинцем. Пошел добровольцем, оставив в Киеве жену и дочку-первоклассницу, а в Донецке — родителей и братьев.
Вернулся с наградой — был отмечен медалью «За військову службу України». О награде Искра говорит неохотно, считает, что многие из его боевых товарищей, которые однозначно заслужили право именоваться героями, не имеют никаких наград.
— Награды у нас дают очень часто наобум, кому попало. Больше всех медалей, будьте уверены, будет на грудях штабников, писарей строевой части, снабженцев.
 |
| 11 батальон на шахте Бутовка под ДАПом, изначально формировался как террбатальон, потом стал отдельный мотопехотный бат, после аэропорта вместе с другими батальонами вошел в мотопехотную бригаду. ДАП ВСУ потеряли 21 января 2015 и еще несколько дней пытались отбить назад, в это же время (24 января) с четвертой попытки отбили у каких-то кавказцев саму Бутовку. После этого туда вошел «батальон Искры». |
Он не получал повестки — его военные документы остались в Донецке. Он мог с чистой совестью жить в мирном Киеве. Но вместо этого, уже в самом начале той страшной весны 2014 года, явился в военкомат.
— Но, как водится, мои документы из Донецка не пришли, а без учетной записи бюрократы из военкомата никого не могут привлечь к военному делу, — вспоминает Искра. — Ходил потом еще несколько раз, но нет бумажки — нет человека. Изнывал от стыда. А потом потребовал завести на меня хотя бы временную учетку. В военкомате, наверно, поджимаемые планом по набору, пошли навстречу, оформили. Прошел медкомиссию — годен. В это же время прочитал призыв идти в батальон, который потом стал моим. Созвонился — рассказали, что и как. Все оформили в два дня, даже не ожидал… На собеседовании сказали: это билет в один конец. Идешь добровольцем — вернуться сможешь только по дембелю. Я согласился, не раздумывая, — вспоминает воин.
Уже тогда в Донбассе шли масштабные боевые действия, гибли солдаты, мирные города растерянно встречали беженцев. И все уже понимали, что антитеррористическая операция на самом деле переросла в настоящую войну, к которой страна была не готова. Что заставило человека добровольно отправиться на фронт? Искра говорит об этом коротко:
— Я должен был защищать страну — как мужчина и патриот, каковым себя считаю.
Таких мужчин и патриотов из Донбасса в батальоне оказалось около 40 человек. Это немало для подразделения, которое формировалось на Киевщине. Батальон наполовину состоял из добровольцев и наполовину из мобилизованных.
 |
| Это люк одной из мотолыг (МТ-ЛБ) 3 роты батальона, верой и правдой служившей весь прошлый год на позициях и много побегавшая с разными поручениями с Шахты и на нее. Во время ротации детвора разрисовала ее вот такими смешными разноцветными ладошками. Ребята под ДАПом говорили, что глядя на эти рисунки, понимали ради кого они там находятся. |
Первые полтора года войны воевали сантехники с менеджерами
— Мы ожидали, что нас две недели будут готовить в «учебке». Но вместо этого нас сразу отправили под Дебальцево. После первой кампании в районе Дебальцево-Алчевск-Красный Луч мы провели два месяца на Десне, там было немного подготовки. Более серьезное обучение началось только этим летом, но я его уже не застал. Поэтому можно прямо говорить, что первые полтора года войны у нас воевали сантехники с менеджерами, а не солдаты.
— Со снабжением дела обстояли не лучше?
— Когда я шел в АТО меня снабдила моя работа, фонд Дианы Макаровой, и кое-что докупал сам. В армии я получил только оружие. Так было с большинством. В начале войны волонтеры привозили нам все, кроме боеприпасов. Я думаю, что без их помощи мы бы просто не выстояли. Наш батальон опекали несколько групп Ангелов — мы называли волонтеров Ангелами. Это и Настя Довбыш, и Диана Макарова, и Валерий Фесенко, и Алекс Таткало, и многие другие — мне жаль, что я сейчас не всех могу вспомнить.
А еще родные бойцов организовывали временные волонтерские фонды, собирали средства, закупали все необходимое нам.
Тогда, год назад, все недостатки системы компенсировались энтузиазмом и стойкостью. Сейчас энтузиазма поменьше, люди устали, волонтеры измотались — но зато система начала качественно меняться. За год украинская армия на глазах превратилась из сборища нищих в боеспособную армию.
 |
| Искра на шахте Бутовка. Там ребята не потеряли ни одного из бойцов, несмотря на ежедневные атаки. Сменщикам повезло меньше — за лето около 10 погибших. Но позиция по прежнему контролируется украинскими военными. |
В Никишине были очень крепкие подвалы — их даже снаряды редко пробивали
— В первой кампании, когда мы вступили в бои с противником, случился Иловайск и затем первое перемирие. Почти по всему фронту оно кое-как соблюдалось, кроме нашего участка — у нас был месяц сплошных боев. А я лично попал в самую горячую точку даже для наших — в Никишино. Там мы стояли исключительно по-дурацки, прямо в селе, контролируя лишь 200 м одной улицы и перекресток на Острую Могилу. Поэтому противник легко, без боя, вошел в село с двух других въездов, и началась позиционная война прямо в селе. Эти бои продолжались с сентября по февраль, когда Никишино было оставлено вместе с Дебальцево.
— Почему стояли именно так? Ошибка командования или другого варианта просто не было?
— Чтобы удерживать село с двух опасных направлений, нужно было хотя бы два взвода, а у нас был только один. Лишь иногда, в моменты обострений, нам досылали несколько человек в помощь. Но, думаю, это могло быть и очередной ошибкой командования, коих тогда было весьма много — наскрести дополнительный взвод можно всегда. Тогда б и село меньше пострадало, и противника мы бы удерживали более эффективно. Но нас было мало, и Никишино практически стерли с лица земли.
 |
| На шахте Бутовка |
— Где вы располагались в селе?
— Наш взвод там пробыл очень недолго, месяц. До этого перерезали трассу Красный Луч — Перевальск, но в связи с общей обстановкой на фронте и растянутостью наших позиций, спешно отступили. Зашли в Никишино 2 сентября. 3 октября нас там сменили. Жили мы по брошенным домам, подвалам. Там очень крепкие подвалы — из сланца, даже снаряды их редко пробивали.
— Вы занимали чужие дома? Как на это смотрели местные жители? Вас не обвиняли в мародерстве?
— На передовой мародерства нет, как впрочем, и особого стремления сохранить чужое добро. Если солдатам негде жить, а дом стоит пустой — солдаты в нем поселятся. Если солдатам нечего есть, а в погребе хранятся запасы — солдаты в погреб заберутся и запасы эти съедят. Могут, если есть необходимость, и чужой инструмент взять, а на место не положить. Но речь идет, в первую очередь, о выживании, а не о наживе. Что до местных, то на момент нашего захода в село, половина уже бежала от войны. Когда нас начали обстреливать из артиллерии, уехала еще половина. Когда начались атаки, село окончательно опустело. Может, десяток жителей там остался. Местных жальче всего. Они, независимо от своих взглядов, оказались заложниками, о безопасности которых не печется ни одна из сторон конфликта.
— Как местное население относилось к вам?
— В основном, люди там боятся давать оценки происходящему. Мы делились с населением продуктами, лекарствами, оказывали медицинскую помощь, помогали с проездом, тогда отношение к нам теплело. В одном селе жила пара, очень зажиточная, как для тех мест. Работящие добрые люди, имели большое хозяйство. Они угощали нас молоком, домашними «смаколиками», пускали мыться в свой душ. Да и просто душевно общались. Я очень боюсь, что после нашего ухода оккупанты с ними могли расправиться «за сотрудничество с укропами» — мне приходилось слышать о страшных казнях в оставленных нами населенных пунктах.
Еще помню семью из другого села. Они тоже хорошо к нам относились, хотя и высказывали спорные мысли. При обстреле жену ранило, и наш боец доставал осколок, а потом отвозил ее в больницу. Они уехали, и, прощаясь, очень желали нам победы. Думаю, желали искренне.
Пленный плакал и обещал рассказать всем, что в Украине нет фашизма
— С настоящим пленным — с той стороны — я сталкивался всего раз. Это было еще в первую кампанию. Его везли на обмен — он был родом с Кубани, довольно пожилой мужчина, гражданин Германии, честно приехавший сражаться с фашизмом. В другой ситуации таким вот людям, рискующим жизнью за идею, стоило бы памятники ставить! Я с ним разговорился, давал ему курево, воду, налил только что сваренного своими руками супу. Он плакал, похоже, что не только со страху, но и от понимания своей неправоты. Обещал по возвращении всем рассказывать, что в Украине никакого фашизма нет и отговаривать ехать к нам воевать.
А вообще, по моим оценкам, которые я сделал уже во вторую кампанию, когда мы стояли под ДАПом — те, что против нас воевали, состояли всего может на треть из местного населения, половина — таки добровольцы и наемники из РФ, процентов 15 — российские кадровики. У погибших врагов мы находили как местную прописку, так и российскую. Конкретно — Алтай, Екатеринбург, Питер.
— Они что, с документами шли в бой?
— Некоторые, не все — да, с документами. В первую очередь оцениваю по тактике боя: местные ополченцы и российские добровольцы воюют весьма некачественно, глупо. Часто-густо их использовали просто как пушечное мясо и по-дурному гнали в бессмысленные ежедневные атаки, без поддержки техникой. Стойкости они особой не проявляют. Но время от времени (всегда очень эпизодически, на несколько дней, до недели) в бои под ДАПом вступал противник с качественно другой подготовкой, с очень грамотными тактическими ходами, очень упорный, весьма умело ведущий огонь. Иногда после таких боев удавалось найти какие-то мелкие улики — то берет десантный, то значок какой-то, то сухпай российский, то карту российского Генштаба, то еще что-нибудь, указывающее на то, что против нас шли российские военные спецы.
 |
| Искра в Никишино |
Наши по мирным городам не бьют
— Ты находился под Донецком во время самых жестких его обстрелов. Кто обстреливал город?
— Могу утверждать однозначно: наша арта не ведет хаотических обстрелов городов. Но точечно по определенным координатам, где, предположительно, находится противник, бьет. Артиллерия у нас не высокоточная, снаряды старые и часто дефективные, в расчеты корректировщика может закрасться ошибка, а значит гарантии, что по жилым кварталам наша артиллерия не попадала, дать нельзя. Но, повторюсь (это и сам наблюдал, и в разговорах с артиллеристами звучало) целенаправленно веерно по городам, с целью убить или напугать цивильное население, наши не бьют.
Но я сам часто видел, еще в первую кампанию, как "сепары" молотили села, в которых наших частей однозначно не было. В Никишине первый обстрел из миномета случился до нашего захода туда, там еще никого из наших войск не было. Под ДАПом постоянно наблюдал, как та сторона бьет по Авдеевке, причем, иногда прицельно по коксохиму, а иногда широким веером по городу. Еще одна излюбленная тактика "сепаров" под ДАПом, которую сам видел, — миномет кидает пару десятков мин по нам, разворачивается на 180 градусов и кладет десяток мин в Донецк — имитируют «укропскую ответку». Или наоборот, бьют сначала по городу несколько (обычно, до десятка) выстрелов, разворачивают орудие и начинают два часа лупить по нам — дескать, отвечают на «укропский» обстрел.
Надеялся поставить флаг Украины на Донецкой ОГА
— На позиции под ДАПом (шахта Бутовка — украинский форпост под Донецком, который и сейчас под контролем наших войск) мы провели 96 дней — с 10 февраля по 16 мая. Потом нас сменили. Почти ежедневно нас пытались если не выбить, то, по меньшей мере, потеснить. Из 96 дней только 16 дней у нас не было стрелкового боя, а без артобстрелов было всего дней 6.
— Три месяца ежедневных боев и обстрелов. Это, наверное, была самая горячая точка на фронте?
— Пожалуй, это, вместе с Широкино, самая горячая точка. Хотя мы и не пережили ни Иловайска, ни потери аэропорта, ни сдачи Дебальцева. Выстояли за счет упертого характера: впряглись — и тянем, пока есть силы. Эту войну выиграют селюки — они оказались самыми стойкими и неприхотливыми. Ну, конечно, идейность и патриотизм, чувство выполнения долга тоже нельзя списывать со счетов. Хотя под конец крыша уже совсем ехала, а жили безэмоционально, как зомби — такой себе день сурка. Даже ожидали боя как некоего развлечения. Но очень редко кого-то приходилось убирать в тыл по причине небоеспособности — основная масса сцепила зубы и упрямо стояла.
Под ДАПом пригодилась моя мирная специальность — там у нас была такая позиция, что не будь у нас видеонаблюдения, мы бы были практически слепы. А у противника был бы над нами перевес в позициях и возможности маневра. Но волонтерская группа обеспечила нам управляемую камеру. Потом, когда ее пробил снайпер — вторую. Когда и эту прострелили — третью камеру. Когда танк завалил сорокаметровую трубу, с которой мы корректировали огонь и где стояли наши камеры, волонтеры привезли четвертую камеру… Я их устанавливал, настраивал и чуть ли не ежедневно сращивал перебитые при обстрелах кабели. И эта камера, плюс ежевечерние посиделки с тепловизором на трубе, давали нам возможность наносить противнику серьезные потери. А у нас, конкретно на той позиции, не было ни одного погибшего.
Стояли практически в Донецке, видно было терриконы, на которые в детстве забирался. Конечно, была надежда поучаствовать в освобождении родного города, поставить флаг на Донецкой ОГА. Надеялся заехать на БТРе к родителям, попросить чаю и поговорить… Но не сложилось.
 |
| Киев. Искра с женой и дочкой. Возвращение с фронта. |
— Ты вспоминаешь погибших товарищей?
— Да, но говорить о них не буду. Они все герои уже хотя бы потому, что преодолели свой страх и равнодушие, пошли на смерть ради своей страны и своих убеждений.
На прощанье Искра благодарит за интервью. Признается, что на самом деле ему хотелось выговориться, но окружающие избегают тем о войне. Говорит, что хотя к мирной жизни и адаптировался, но то там, то сям вылезают шрамы на душе — война даром никому не проходит. А еще, кажется, что этого года — на фронте — будто и не было вовсе. Будто все это длинный кошмарный сон. И такое ощущение, по его словам, есть у многих ветеранов…
М. Рожков
Комментариев нет:
Отправить комментарий